Владимир Рекшан: «С концерта Цоя люди уходили»

Фронтмен группы «Санкт-­Петербург» рассказал о становлении русского рока в Ленинграде

Наш собеседник рассказал, как в СССР проникли «Битлы», кого можно было встретить в легендарном «Сайгоне» и почему Виктор Цой стал культовым героем сразу для нескольких поколений.

Легкая атлетика и The Beatles

— Владимир, каким был Ленинград вашей юности?

— Я родился ровно посередине прошлого столетия: в июне 1950 года. Первые 11 лет жил в центре города, на улице Салтыкова-­Щедрина (с 1998‑го — Кирочная. — Прим. ред.). Помню, во дворах и в подвалах стояли поленницы: каждая семья в нашем доме запасалась дровами на зиму. Сейчас такое, конечно, сложно представить. Учился я в школе № 203, и только недавно понял, что за 10 лет до меня в нее ходил Иосиф Бродский. Так что я центровой ленинградец и петербуржец. Когда мне было 11, мы переехали в тогдашние новостройки: сейчас их презрительно называют «хрущобы». А тогда это был переворот: сотни тысяч людей получили отдельные квартиры. Я, узнав, что мы будем переезжать, поначалу сопротивлялся. Но, побывав в многоэтажке на Замшиной улице, оценил ванную, остальные удобства и растаял. Тогда, кстати, это была окраина города…

— Спорт появился в вашей жизни раньше музыки?

— Гаджетов во времена моей юности не было, поэтому все ходили в ­какие-то секции (улыбается). Тренеры по тем или иным видам спорта посещали школы и отбирали подростков. Меня, поскольку я высокий, позвали в секцию легкой атлетики. Я быстро всем этим проникся: впитал олимпийские идеалы Пьера де Кубертена, начав заниматься в школе у легкоатлета и великого тренера-­самоучки Виктора Алексеева. Отец мне выписывал журнал «Легкая атлетика». В годы моей юности секция располагалась в двухэтажном кирпичном здании на Чугунной улице, рядом с ЛОМО. Неподалеку, помню, находилась редакция газеты «Знамя прогресса», где работал Довлатов.

— Интерес к рок-музыке пробудила группа The Beatles?

— Да. Это произошло в 1964 году, когда я учился в седьмом классе. По официальному советскому радио прокрутили несколько песен The Beatles: тогда была всемирная битломания. Помню, диктор сказал приблизительно следующее: «А теперь наши друзья — простые рабочие парни из Ливерпуля». И заиграла песня A Hard Day’s Night. Всё, на следующий день полкласса — битломаны. Стоило новой пластинке появиться в городе, она переписывалась сначала на магнитофон, а потом — с пленки на пленку и попадала на «черные рынки». С 1960‑х годов на каждый уик-энд в Ленинград приезжали толпы финнов. У них были «алкотуры»: по утрам ходили по музеям, по вечерам напивались. Так как многие приезжали регулярно, наши так называемые фарцовщики начали с ними сотрудничать: покупали и заказывали товары, в том числе пластинки. В итоге новинки в Ленинграде появлялись довольно быстро.

— А как в это время складывалась ваша спортивная карьера?

— Я с 15 лет выигрывал чемпионаты страны в своих возрастных группах, а уже в 17 попал в сборную юниоров, которую только формировали. И совершил первую ошибку: из-за зачета не поехал на соревнования в Германию. Но через некоторое время в составе сборной СССР отправился во Францию. В Париже мы оказались через месяц после известных майских событий 1968 года («Красный май» — социальный кризис, который начался со студенческих выступлений, а вылился в массовые беспорядки и всеобщую забастовку, приведя в конечном итоге к смене правительства и отставке Шарля де Голля. — Прим. ред.). Фильмы Жан-­Люка Годара словно ожили для меня. Я увидел яркую, «цветную» жизнь, пел с французами песни The Beatles. Вернувшись в СССР, отрастил волосы до плеч, надел на себя ­какие-то цепи… В 19 лет я повредил связку и на пару лет вылетел из спорта. Потом, подлечившись, выступал на довольно хорошем уровне, но уже не олимпийском. Переживал из-за случившегося очень сильно: это была первая биографическая драма. В итоге же получилось так, что, вылетев из спорта, я тут же попал на сцену. Тогда популярна была стилистика Вудстока. Несмотря на чудовищные технические возможности — аппаратура была неважная, — мы не сильно отставали от зарубежных коллективов.

Успех пришел сразу

— В те годы уже работало кафе «Сайгон». Когда вы впервые попали туда?

— В 1967‑м, спустя три года после его открытия. Приятель рассказал, что есть в городе место, где люди встречаются и о разном говорят. Надо сказать, что бытовой переворот в СССР произошел в первой половине 1960‑х, когда завезли огромное количество венгерских кофемашин. Жизнь людей изменилась, они стали немало времени проводить в кафе. Горизонты моей жизни существенно расширились после того, как я поступил в университет: люди со всех факультетов ходили в кофейню «Академичка», обсуждали там передовые веяния. Забегая вперед, скажу, что в ­каком-то смысле именно я приучил музыкантов ходить в «Сайгон».

— Что дало толчок к становлению рок-музыки на русском языке?

— Оно произошло под воздействием польских музыкантов, которые приезжали в Союз с гастролями: группы Czerwone Gitary и Skaldowie, певица Марыля Радович и гениальный исполнитель Чеслав Немен. Польский язык немного похож на русский. После их концертов шли дискуссии на тему: можно ли петь по-русски. В той же Прибалтике рано начали играть западную музыку. Помню, я гулял в городе Тарту и на центральной площади услышал, как местный ансамбль играл песню A Whiter Shade of Pale британской группы Procol Harum. Конечно, свободы там было больше. У нас был андеграунд. Поэтому те, кто активно хипповал, ехали в Прибалтику.

— Образованная вами в 1969 году рок-группа «Санкт-­Петербург» первой стала петь собственные песни на русском языке. Сразу обрели популярность?

— Мы добились абсолютной популярности в Ленинграде практически с первого выступления в клубе «Маяк» на Красной улице осенью 1970‑го. Потом у нас был грандиозный концерт на химическом факультете ЛГУ, недалеко от метро «Василеостровская». Технические условия и аппаратура были неважные, но по городу прошел слух, что играют высокие красавцы; это сейчас, может быть, я уже не так прекрасен, как в юные годы (смеется). К тому моменту рок-музыка на русском созрела как жанр. Так в свое время было с балетом, который пришел к нам из Франции.

Рок был и до основания клуба

— Какие рок-группы, кроме «Санкт-­Петербурга», тогда исполняли свои песни на русском?

— Мы были первым коллективом, который добился абсолютного успеха, исполняя собственные песни на русском языке. Это было задолго до образования Ленинградского рок-клуба, который просто подвел черту под первым периодом всей этой истории. Групп было много. Например, «Мифы»: ребята играли в пригородах и на танцах. В 1974 году «Санкт-­Петербург» развалился, а они взлетели.

— Не могу не спросить о группе «Россияне» и их лидере Георгии Ордановском, пропавшем 40 лет назад.

— Первый контакт произошел с ними в 1973 году. К тому времени в городе уже по­явились организаторы подпольных концертов, образовалась мощная конспиративная структура, было модно устраивать ночные сейшены. Мы впервые встретили музыкантов группы «Россияне» недалеко от Черной речки, они шли на выступление. Помню, что база у них была ­где-то на Васильевском острове. Через несколько лет «Санкт-­Петербург» снова стал поигрывать, и в 1977 году, насколько я помню, мы выступали в ЛЭТИ на Петроградской стороне вместе с группами «Зеркало» и «Россияне». Популярность последних тогда взлетела до небес, они мощно выступили. Что произошло с Ордановским в январе 1984 года? Человек просто пропал без вести. Парень он был яркий, к нему в той злосчастной электричке могли пристать хулиганы. Все версии о том, что именно случилось, бессмысленны. Официально его признали умершим спустя 25 лет.

— В те же годы выступал и «Аквариум»...

— Да. Помню, находясь однажды в «Сайгоне», я услышал: «Боря-­Боря». Там и встретил Бориса Гребенщикова (признан Минюстом РФ иноагентом). На тот момент у «Аквариума» басиста забрали в армию. Я спросил: «Что будете делать?» Ответ был гениальным. Боря сказал: «Подождем». Меня это пробило. Вообще первые робкие попытки пробиться на большую сцену у «Аквариума» были в 1972 году. Потом — пробные записи. Они неуклонно двигались вперед — к популярности. «Аквариум» — великая группа.

У каждого поколения своя музыка

— Именно на сцене Ленинградского рок-клуба в 1982 году состоялся первый концерт группы «Кино». Каким было ваше первое впечатление от Виктора Цоя?

— Концерт не был ажиотажным. На сцену вышел ­какой-то монгол в жабо. Я говорю так, как мне запомнилось. На начальном этапе в рок-клубе была отвратительная аппаратура: они заиграли, запели, но слов было почти не разобрать, и половина публики ушла в буфет. Известной группу делают записи. Дебютный альбом группы «Кино» был записан Андреем Тропилло и ушел в народ. Вообще в музыке появление звукозаписи — это переход от доисторического периода в исторический.

— В чем феномен Цоя как культового героя?

— Культовым героем может быть только относительно молодой мужчина, который покидает этот мир на вершине успеха. Желательно ­каким-­нибудь экзотическим способом. Старые люди могут быть многолюбимыми, как пример — Леннон и Маккартни. Первый — культовый, второй — гениальный и многими любимый. Но не культовый.

На пятом рок-фестивале в 1987 году программа группы «Кино» особо никого не пробила, так как уже «ДДТ» появилась. Но вспомните финальную песню фильма «Асса», который вся страна посмотрела, — это «Перемен требуют наши сердца». Потом была кинолента «Игла». У «Кино» есть песни про каждого. Но у каждого поколения своя музыка: когда рос мой сын, он очень любил группу «Король и шут».

— Почему культовым не стал Майк Науменко, лидер группы «Зоопарк»?

— Он фактически умер от алкоголизма: упал и разбил голову. Не стоит также забывать, что, когда погиб Цой, информационное поле было пустовато, а Науменко ушел сразу после путча. Майк был высокоинтеллигентным человеком, читавшим литературно-­художественные журналы. Сейчас о нем выходят книги, сняли фильм «Лето». Уверен: Майк никуда не денется.

«Угли только раздуваются»

— Упомянутый вами звукорежиссер Андрей Тропилло с 1981 по 1987 год записал десятки альбомов для разных групп.

— Андрей Владимирович Тропилло — выдающийся авантюрист (улыбается), но его заслугу отменить невозможно. Без сделанных им записей история ленинградской рок-музыки потекла бы по-другому. Его вклад в развитие жанра несомненен. Но не следует перекладывать его величие в музыкальной сфере на остальную деятельность… Все рано или поздно сойдут с ума, главное — максимально долго держаться нижнего уровня безумия. Тропилло был моим другом, он прогорел на том, что считал себя живым богом. И это не шутка: Андрей был своеобразным Мавроди на протяжении 40 лет.

— Кстати, а «Санкт-­Петербург» у Тропилло записывался?

— В первую «тропилловскую» волну мы не попали. Когда группа была на взлете, вообще не было возможности делать альбомы. А вот записи с квартирников расходились. Я активно записывался у Тропилло на его второй студии, которая была на Петроградской стороне, но это было сильно позже периода расцвета. На данный момент дискография «Санкт-­Петербурга» составляет 10 альбомов. Могу вам открыть тайну: все равно мы круче всех (улыбается). У меня мотивация простая: я в 100 лет должен выйти с гитарой, взять ми мажор и упасть на сцене. Мы начали эту историю — и мы должны ее закончить. Каждый из нас сделал свой вклад.

— Среди современных групп не так много коллективов, которые можно назвать исключительно рокерскими. Можно сказать, что рок-н-ролльные угли догорают на прощальном костре эпохи?

— Любое явление имеет начало и конец. Рок-музыка, по крайней мере в СССР, имела разные периоды. Были вершины, когда история музыкального жанра совпала с историей государства. Сегодня каждый десятый школьник идет по улице с гитарой на репетиционную точку. Для некоторых — это обязательная часть взросления. Какая будет смена? Одни угли догорают, другие только раздуваются.